Две Надежды

Сколько боли кругом, сколько боли!

Горьковата вода бытия,

Только радости - вольная воля,

Да сомнительна радость сия.

И уже, как ни думай, ни охай,

Беспросветность не станет светлей...

Я назвал бы Россию Голгофой,

Но Голгофа одна на земле.

Иеромонах Роман

***

Если дорога не ведет к Храму,

зачем она нужна...

Как-то летом мне довелось отдыхать на курорте под Порховом. Я не люблю долго засиживаться на одном месте, поэтому в первый же свободный день я решила поехать в город, который находился в 15 километрах от нас.

Был август. Осень уже стучала в окно. Лето было засушливо, без дождей. Природа явно страдала от этого. Деревья вдоль дороги стояли словно больные. Мох, покрывающий кору, походил на огромные болячки.

При въезде в город бросилось в глаза не то пастбище, потому что там действительно паслись коровы, не то пустырь, на котором разбил свои шатры заезжий цирк, облезлые декорации которого никак не вписывались в местный пейзаж. Здесь же начинался или оканчивался город.

Слева от дороги располагалось кладбище с маленькой белой церковкой. С обеих сторон дороги стояли деревянные дома, при виде которых сердце тоскливо сжалось. Все это до боли напоминало литературный пейзаж из „Отцов и детей" И.С. Тургенева:

«Места, по которым они проезжали, не могли назваться живописными. Поля, все поля, тянулись вплоть до самого небосклона. Попадались и речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плотинами, и деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами, и покривившиеся молотильные сарайчики с плетенными из хвороста стенами и зевающими воротищами возле опустелых гумен, и церкви, то кирпичные с отвалившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные с наклонившимися крестами и разоренными кладбищами. Сердце Аркадия понемногу сжималось. Как нарочно, мужички встречались все обтерханные, на плохих клячонках; как нищие в лохмотьях, стояли придорожные ракиты с ободранною корой и обломанными ветвями; исхудалые, шершавые, словно обглоданные, коровы жадно щипали траву по канавам. Казалось, они только что вырвались из чьих-то грозных, смертоносных когтей - и, вызванный жалким видом обессиленных животных, среди весеннего красного дня вставал белый призрак безотрадной, бесконечной зимы с ее метелями, морозами и снегами... «Нет, - подумал Аркадий, - небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы... но как их исполнить, как приступить?..»

Уже 140 лет прошло с тех пор, как Иван Сергеевич написал эти правдивые, но горькие строки. Неужели ничего не переменилось, - думалось мне.

Автобус, чихнув, въехал на вокзал, бывший одновременно и базарной площадью, от которой в разные стороны разбегались улицы. Неустроенность бросалась в глаза со всех сторон: вперемежку стояли пятиэтажные коробки и частные деревянные, иногда кирпичные домики, на подоконниках которых алели помидоры или яблоки. У дворов стояли колодцы или колонки с непрерывно льющейся водой.

Небогатый базар производил странное впечатление чего-то чужого: палатки с безвкусным товаром самого низкого качества, неизвестно на кого рассчитанные, ряды с нехитрыми дарами таких же нехитрых огородов. И люди... люди с какими-то обреченными, как мне показалось, лицами. О Псковская земля, давшая столько святых! Какая ржа ест тебя?!

У проходившей мимо женщины я спросила, как пройти к ближайшему храму, купол которого мелькнул, когда автобус сворачивал на стоянку. Но она не могла толком ответить, действующий ли это храм, и хотела было отослать в другой. Но, как и всегда у нас бывает, на помощь пришла случайная прохожая. Она сказала, что и сама не прочь зайти в церковь, и немного (ну очень немного) конфузливо добавила, что у нее сегодня день рождения и она уже его чуть-чуть отметила.

- Хотя вообще я не пью, не думай, - говорила она мне, - вот приехала в город, закупилась, поеду в деревню, здесь, рядом. Баньку истоплю, дома мать-калека, дочка и внучка. Вот и тяну всех. С ними и буду отмечать. А здесь я к знакомой зашла, расслабилась. Имею право. Ну-ка, потяни мою ораву.

Я поздравила именинницу и поинтересовалась, как ее зовут и сколько лет ей исполнилось.

- Надежда... 48 годков, - ответила она и тут же торопливо добавила: - А то поехали ко мне в гости... или приезжай когда-нибудь, дай я адрес напишу. Ты мне понравилась. Но сначала в церковь зайдем. Вот только я сумки в магазине пристрою.

Но сумки ей пристроить не удалось. Никто не брал. На прощанье, к великой ее радости, я подарила Надежде маленькую иконку; поблагодарила и пошла своей дорогой, размышляя о тяжелой женской доле.

Этот храм тоже был белый, как и первый, что при въезде в город. Деревянное крылечко с крытой лестницей придавало ему какой-то очень домашний вид. Судя по всему, он много повидал на своем веку, но, несмотря на это, в чем-то главном оставался неподвластным времени.

Перекрестившись, я вошла и немного оторопела, услышав, как 11-летний мальчик, обращаясь к лучезарной старушке-алтарнице, назвал ее Надеждой Ивановной. Еще одна Надежда. Да, Надежда - Надежда. Добрые, все понимающие глаза, а главное - никакой суеты, умная речь, удивительная для таких лет памятливость.

Мы разговорились как давно знакомые люди. Я рассказала о себе, о московских новостях - прославлении блаженной Матроны и священномученика Илариона. Подарила ей их иконки, чему она тихо порадовалась, и, в свою очередь, стала рассказывать о своем Спасо-Преображенском храме, упоминавшемся в летописях 1399 года как мужской монастырь, который был упразднен в XVII веке по высочайшему повелению Императрицы.

Бывал в этом храме и Пушкин, зная о посещении его в давно прошедшие времена своим тезкой  - святым Александром Невским († 1263). На меня повеяло такой стариной, даже дух захватило.

Старенькая кофта, согнутая спина и, видимо, природная мягкость и неспешность в движениях привлекали к себе каким-то исходящим от нее материнским теплом и мудростью. Она была интеллигентна в самом высоком понимании этого слова. Все, о чем она говорила, было пронизано знанием, добытым собственным опытом. Она этим жила, не подвергая свои знания (читай веру!) никакому сомнению. И рядом с ней было хорошо, покойно, надежно. „Надежно - надёжа - Надежда, корень один", - думала я. А моя старушка начала хлопотать. Пол только просох, надо половики постелить, чтобы свежая краска не липла к подошве. Служба скоро начнется. Половики такие же старенькие, как и она, а некоторые, может быть, ее руками связаны. Знаете, такие толстые круглые половики, которые вяжут из разной ненужной ветоши, и получается очень даже нужная вещь.

Я ей помогала. И действия наши были согласованны, будто мы не впервые увиделись. „Надежда. Вот она, и Надежда, и Вера, и Любовь. Почему мне так хорошо с ней? Уходить не хочется. А... она работает и молится", - догадалась я.

Пока никого не было, я обошла весь храм, поставила свечи.

И слышу голос моей старушки: „Может быть, завтра с дочкой успеешь на молебен. Медовый Спас ведь. Хоть к 12-ти приезжай, не опоздаешь, а нет, так на Преображение, наш храмовый праздник. А в Псково-Печерский монастырь поезжай 27-го, паломникам в храме ночью разрешают оставаться. 28-го - праздник Успения Богородицы. Такая благодать. А сегодня ты уж торопишься. Дочка-то в санатории, надо засветло вернуться. Вот и батюшка пришел. Благословись - и в дорогу. Не переживай. Иной телом в храме стоит, а сам отсутствует. А бывает и наоборот".      

Наверняка моя добрая Надежда Ивановна молилась обо мне, потому что я вовремя успела на железнодорожный вокзал. Возвращаться мне надо было уже не автобусом, а рабочим поездом, который ходит только утром и вечером по одноколейке между станциями Псков и Дно. С интересным попутчиком незаметно прошла я три километра от станции до санатория и встретилась с моими студентами, на которых я оставила тринадцатилетнюю дочку.

А утром, прихватив с собой баночку с медом, мы с дочкой поехали на молебен. Может быть, это был повод увидеть Надежду Ивановну, познакомить ее с дочкой. А дочке показать эту замечательную женщину.

Удивительно, в Москве Медовый Спас отмечается торжественно и в больших монастырях, и в маленьких храмах, причастников бывает очень много, а здесь меня поразило то, что никто не причащался. Народ был, но в основном старушки. Моя баночка с медом одиноко ждала чина освящения. После молебна я подарила Надежде Ивановне московскую просфору, а она дала нам псковские. Мы поцеловались. Нам опять надо было торопиться на вокзал, чтобы не опоздать на поезд.

И, не поверите, на том самом месте, где вчера я встретила 48-летнюю Надежду, мы вновь ее увидели. Она выходила из здания автовокзала. Увидав меня, она даже не удивилась, только подошла ко мне, как к старой знакомой, и сказала: „Дай два рубля". Бедная моя Надежда. „Да, - подумала я. - Надежда одна, а пути разные". А может быть, две Надежды, как сказала официантка в санатории: «Вот пойдем на пенсию и душой займемся, а сейчас некогда. Одной надеждой живем, а другую про запас держим. Как одна иссякнет, на другую уповаем. И так всю жизнь. Эх, суета!».

Помоги всем нам, Господи! 

Людмила Бабаджанян